Певица показала свой новый дом и приоткрыла главное в жизни
Лет пять назад она, давая интервью, неосторожно сказала мне: «Когда-нибудь я все-таки построю свой дом и тогда вас приглашу в гости первой!» Сказала и, понятное дело, забыла. А я — нет. Поэтому буквально свалилась Светлане Сургановой на голову — просто явилась на порог ее новой обители. Так и сказала: «Хочу дом посмотреть, ну и поговорить, конечно. Ничего, что я на “ты»?!»
фото: Ольга Пономарёва
«Мой дом — моя крепость». Светлана «пожадничала» и сделала три этажа.
Лес, плотной стеной окружавший садовое товарищество в пригороде Санкт-Петербурга, где в итоге наконец-то и построилась рок-певица, поэтесса, кумир и просто замечательная женщина, лидер рок-группы «Сурганова и оркестр», золотился последними красками осени. Было тихо и прохладно. И мы примостились в ее кухне-гостиной — разоспавшийся сладко кот на соседнем кресле, пахнущая смолой охапка дров у камина, мягко опускающиеся игрушечными самолетиками на бадминтонный корт за стеклянными дверями, ведущими в сад, разноцветные листья… Примостились греться кофе и перебрасываться словами.
«Нам до шестидесятников семь верст и все лесом»
— Света, обстановка располагает, поэтому давай начнем с поэзии. Вчера ты читала питерцам стихи, в зале — аншлаг. Прямо завидная любовь у публики к поэзии проснулась, ты не находишь?
— Мне кажется, поэзия сегодня в тренде, причем разная. И рэп, и батлы, и Вера Полозкова. И вообще очень много появилось талантливых поэтов. Мы с Кирой Левиной читаем уже третью программу. Первая состоялась пять лет назад на малой сцене Театра Ленсовета. Зальчик на 99 мест был… Очень кулуарное милое поэтическое явление. Потом, двумя годами позже, — большая сцена Большого драматического театра, там уже была расширенная программа с прекрасными образцами классической музыки, с театром теней. Некоторые стихи Кира Левина как бы за кадром из ложи читала на иностранных языках. Потом появилась Елена Русина, с которой мы сотрудничали в проекте по стихам Бодлера «Плавание». И нынешняя музыкально-поэтическая инсталляция, инициатором которой стал Боря Баринов, прекрасный питерский музыкант, с ним мы сотрудничали в программе «Игра в классики».
— Почему ты не читала свои стихи? Мне кажется, публика ждала именно этого.
— То ли из скромности, то ли из робости. Я себя не решилась поставить в один ряд с Мариной Ивановной Цветаевой. Кира порадовала новыми стихами, но тоже не авторскими, я — теми, которые уже звучали раньше. По-моему, получилось удачно, нам удалось создать изящную правильную легкую и при том очень глубинную атмосферу. У многих людей, вышедших из зала, возникло потом желание пойти посидеть в кафе, в садике и почитать друг другу стихи. Что может быть лучше? Ведь люди не поленились в субботний вечер отправится не на дискотеку или в бар, а пойти работать душой. Воспринимать поэзию — это, конечно, достаточно серьезная духовная работа.
— Тебе не кажется, что в частности и вот это твое «я не решилась!» убивает интерес к современной поэзии, а ведь еще недавно Вознесенский, Рождественский собирали, читая стихи, стадионы!
— Конечно, нам до шестидесятников семь верст и все лесом, и такого феномена мы не сможем получить. Но все-таки за прошедшие 10–15 лет появилась тенденция к увеличению интереса к поэзии. Да, это не стадионы, но все-таки уже клубы. И сегодня появляются поэтические мыслители.
— Что ты думаешь про поэтические батлы? Не хочешь такой организовать, а то все мужчины да мужчины.
— С большим пиететом и уважением к ним отношусь. Никогда сама не участвовала и не решусь, наверное, все-таки это — отдельное искусство. Там, безусловно, есть свои приемы, своя техника, которыми участники просто в совершенстве владеют. Потрясающий словарный запас, скоростной подбор слов, владение техникой поиска рифм и находчивость, и образность — этим надо заниматься. А потом там присутствует рефлексия дворового, уличного, и все это немного политизировано, заточено под остросоциальные темы. А глубинная философская поэзия больше требует самопогружения, одиночества, это просто разные жанры. В силу характера и темперамента я не очень годна к этому, но мне интересно.
фото: Ольга Пономарёва
Сиамский кот Мишка по утрам приходит со специальными «мявами».
«Если бы было тяжело, я бы, наверное, уже умерла»
— Со стихами, будем считать, мы разобрались: ты, я верю, готовишь авторский поэтический вечер и думаешь, с кем сделать батл, а что ждет поклонников группы «Сурганова и оркестр»?
— Появились новые аранжировки на до сих пор актуальные для меня песни. Да, меня можно пожурить: «Лучше бы сочиняла новое, а не копалась в своих старых!», но я не буду писать, если у меня не лежит душа, только потому, что надо написать. Что бы ни случилось, я не буду искусственно остаться в тренде. Только естественный процесс. Произошло чудесное творческое зачатие, значит, песня будет, а нет — подождем. Я к рождению песни отношусь как к чуду.
А если говорить о программах, то каждый год мы везем новую. Я внимательно отношусь к тому, как звучит целиком программа, с чего начинается, как развивается по своей драматургии и по своему эмоциональному накалу-спаду. Это как живой организм, как песенный спектакль. И сейчас мы готовим программу, которая будет окрашена различными видео-инсталляциями, она, конечно, нас подхлестнет.
— Иногда на твоих концертах мне приходит в голову, что публика любит не столько твое творчество, столько тебя саму.
— Я думаю, меня только так и можно любить. А песни — это часть моей личности. Ну творчество и творчество. Я до сих пор не могу назвать себя профессионалом, это все-таки что-то немного другое.
— Тебя преследуют поклонники? Письма вольного содержания, навязанные встречи?
— У нас очень деликатная публика. Наверняка возникает у кого-то желание пообщаться на неформальном уровне, и, конечно, писем много приходит с призывом познакомиться. Но так, чтобы преследовать или докучать, этого нет. Они где-то глубоко в душе понимают, что это — тщетно.
— Ты персонализируешь поклонников или воспринимаешь как некую энергетическую массу?
— Только персонализирую, конечно. Каждый персонаж — личность. Масса — это на войне, все остальное очень личностно.
— Это тяжело энергетически: обожателей много, ты — одна?
— Не задумывалась. То есть, если бы было тяжело, я бы, наверное, уже умерла от этого. А если совместимо с жизнью, значит, не тяжело.
— У тебя есть какие-то энергетические практики, чтобы восстанавливаться? Не важно, какие: от спорта до молитв?
— Мысли. От того, как ты мыслишь, какие книги читаешь, какую музыку слушаешь, зависит твоя энергетика. Есть разные тренажеры для мозга, много практик, с помощью которых можно себя восстановить.
Я помню свои первые сольные концерты, когда коллектив только начал существовать как «Сурганова и оркестр». Я тогда после концерта по три дня влежку лежала, всегда перед концертом страшный мандраж был, чуть ли не до полуобморочного состояния. Великое дело — практика. И, конечно, работа над ошибками. Умение разговаривать с собой. Теперь выход на сцену — это не какой-то стресс, а праздник. Есть много таких профессий, когда люди работают сутки через трое, а у нас наоборот — три дня работаем и один выходной, и я справляюсь с этими нагрузками.
Смотрите видео по теме:
«Светлана Сурганова поделилась секретами спорта по-домашнему»
01:04
«Сольфеджио для меня — китайская грамота»
— А ты никогда не скучаешь по своему медицинскому образованию?
— Оно со мной рядом каждый день, я — доктор одного пациента, вон она ходит у меня, моя мамулечка. Я — профессиональный геронтолог, она мне не позволяет забыть ни какие-то мои профессиональные навыки, ни фармакологию.
— Мама для тебя — самый близкий человек?
— Мама — самый главный человек, за которого я сейчас ответственна. Мы несколько лет назад поменялись ролями, раньше она была за меня, теперь я за нее. Я стараюсь ее поддержать на всех уровнях: физическом, материальном, эмоциональном, бытовом. Конечно, она уже пожилая, слабенькая, но все равно периодически у нее возникают требования: «Хочу жить одна! Отвези меня на Кавалергардскую (улица в Петербурге, в районе Смольного.— Прим. авт.)». Это на сегодня — самая большая проблема, которая доставляет мне сложности, выливается в многочасовые беседы, убеждения, что не надо ей ехать на Кавалергардскую, чтобы там жить одной. Пожилых людей тянет к месту, где они обитали все жизнь, а она там 70 лет прожила, и ее желание понятное, объяснимое. Но она уже немножко не соизмеряет свои возможности.
— А еще, наверное, по-прежнему тебя воспитывает. За что чаще всего ругает?
— Ругает за то, что я ей сигарет не даю.
— То есть не за то, что ты куришь, а за то, что она мало курит?
— Да, она у меня шалит в этом смысле. Все бы ничего, но она забывает, что уже покурила, и может одну за другой просмолить. И поэтому процесс приходится регулировать, чтобы не превышала половины пачки в день. А если не уследить, она может и целую пачку высадить, и больше, а это для ее 82 лет совсем неправильно. Меня здесь вдохновляет пример Алисы Бруновны Фрейндлих, которая, как известно, тоже большой почитатель сигарет, и дай Бог ей здоровья. Вообще, вы заметили, что это поколение — военное и предвоенное, рожденные в 30–35-м годах, — наделено совершенно фантастической энергией, запалом? Может, действительно сказались и перенесенная блокада, и перегрузки с колоссальными стрессами. И оно, это поколение, уходит. Я с огромной печалью это осознаю, и я благодарю за каждый прожитый вместе с мамулькой день. Благодарю ее за то, что она еще и курит при этом.
фото: Ольга Пономарёва
— Ты и сама пережила немало: онкология, тяжелая операция, потом повторная, не хочется сейчас даже вспоминать все пережитые тобой ужасы.
— Это все такая ерунда по сравнению с тем, что выпало на их долю. Такие мелочи. Вот войну, блокаду пережить — это да! Все остальное по сравнению с этим кажется просто чепухой.
— В прошлый раз, когда мы делали интервью, ты мне подробно рассказывала свою биографию, да, собственно, все знают, что ты — усыновленный ребенок. Твоя собственная сила — от природы или все-таки это воспитание?
— Я думаю, что эти силы взаимосвязаны: и то, и то — все имеет значение. И природа мне дала, и этот колоссальный пример моих чудесных блокадниц — и Зои Михайловны Сургановой, и Лии Давидовны Сургановой.
— Знаешь, ты на них очень похожа, несмотря ни на что…
(Говорю это, а про себя думаю: «Черт! Правда ведь похожа! Вот обнимает маму, прижимается, одно ведь лицо!»)
— Люди, которые много лет вместе прожили под одной крышей, всегда похожи, в этом случае происходит эманация, то есть перетекание. Да что там говорить про родственные отношения, когда есть чудный анекдот, он мне страшно нравится: «Человек, который больше 25 лет проиграл на скрипке, автоматически приравнивается к евреям!».
— Значит, ты у нас уже больше чем еврейка! Тебе легко давался инструмент?
— Я очень любила и люблю скрипку. Тяжело мне давалось сольфеджио, это совершенно для меня какая-то китайская грамота. Очень сложный предмет.
— Ты сейчас можешь записать мелодию нотами?
— Нет, я никогда этого и не умела, меня этому так и не научили. Я могу прочитать какой-то несложный нотный текст, разобрать его, и это будет мне стоить трудов. А вот с нотной грамотностью не срослось. Не потому что педагоги какие-то были не те, а просто не дано. Там своя математика, а я по математике в школе была прямо совсем ниже среднего, а поскольку математика и сольфеджио близки, то мне и второе не дано…
На этой в чем-то глубоко драматической ноте (впрочем, трагизм ее остался неосознанным) наш разговор прерывается. Мама Светы Лия Давидовна, нагулявшись во дворе, присоединяется к нашей беседе со словами в адрес Светы: «Ты все занята! А я соскучилась!». Света начинает суетиться возле мамы, а та подкалывает ее с огромной внутренней иронией и любовью: «Света! А у тебя что, фалды у сюртука разной длины, что ли? Нет, вообще мне нравится, как ты одета! Можешь так выступать!»
Сурганова от избытка нахлынувших чувств аж всплескивает руками и вздыбливает свой фирменный ершик волос. И говорит мне доверительно: «Как это иногда в тягость — возиться с волосами. То уложи, то начеши, то залачь!» — «А подлиннее отпустить, — так же панибратски предлагаю я, — были у тебя длинные волосы?» — «Да были! — припоминает Света, — и по плечи, и косички…» «Мамулечка! — обращаясь уже к Лии Давидовне, — помнишь, какие у меня были косички?»
Мама смотрит на Свету все с той же созерцательной иронией. «Я помню, как ты наголо обрилась! — говорит она с совершенно фантастической саркастической интонацией, — с кем ты тогда была?» — «Да с Динкой же Арбениной!» — послушно отзывается Света и вводит меня в курс дела: «Мы с Динкой 30 декабря обрились наголо, надели шапочки и пошли поздравлять Лию Давидовну с Новым годом! Вошли, шапочки одновременно снимаем: «Здрасьте!» Бедная мамулечка!».
«Меня тогда чуть кондратий не хватил, — со спокойным достоинством признается мама Сургановой. — Но Света обещала больше так не делать! И пока выполняет свое обещание!» — «Выполняет, выполняет, — бурчит под нос Света, — как хорошо, когда наголо! А как зимой удобно! Просто не понимаю, почему лысой голове в шапке так тепло!» — «Да потому что шерсть сразу к голове прилегает! — отвечает на риторической вопрос Лия Давидовна, — что тут не понимать-то?»
Некоторое время мы пьем чай, как самые приличные девочки на свете.
«Геркулесовая каша на воде и хлеб были всегда»
— Послушай, — вспоминаю я, — тут по ТВ, освещая очередной фестиваль, тебя назвали Арбениной, а Диану — Сургановой. Как ты к этому отнеслась?
— Да, было! — смеется Света. — Удивительная, конечно, история. Уж сколько лет… сколько их упало в эту бездну… Это говорит об инертности человеческого сознания или о том, что такое первые впечатления, насколько они сильны, что потом, что бы ни произошло, все не так ярко. Но чисто фактурно мы, конечно, очень похожи. Не особо высокого роста, как правило, обе коротко стрижены. Если визуально перепутали — это понятно, особенно если люди были пожилые. Мы когда еще вместе разъезжали по гастролям, ехали раз на верхних полках то ли плацкарта, то ли купе, а одна пожилая женщина, внизу сидящая, совершенно искренне говорит: «А, девочки, вы близняшки!» Ну, что сестры — это вообще ни у кого не возникало вопроса, даже не спрашивали. Но я стараюсь смотреть на людей их глазами, так что все понятно и объяснимо.
— Слушай, я вот все понимаю: вы разбежались, ну бывает… А почему бренд Арбениной остался? Честнее уж было обеим от него отказаться.
— Ой, а я Динке за это очень признательна и благодарна. Мне показалось — то, что она сохранила наше детище и его имя, это прямо какой-то реверанс в хорошем смысле в мою сторону. Она оставила мне память о том времени, которое было прожито вместе. Мне это, честно, приятно, и я негласно ее за это постоянно благодарю. Она уже долгие годы самостоятельно себя позиционирует как Диана Арбенина и группа «Ночные снайперы», но то, что жив бренд, когда-то нами созданный, мне это чисто по-человечески греет душу.
— Сегодня к прошлому возврата нет?
— Сейчас уже совершенно очевидно, что по музыкальной составляющей это совершенно две разные истории, Дианка работает больше в традиционном русском роке, в классическом его понимании. Мне интересно себя пробовать в разных жанровых ипостасях: и трип-хоп, и классика, и романс, и панк-рок мне не претит. Во всех перечисленных и неперечисленных стилях я чувствую себя органично. У Динки более такая направленная стезя, она в этом себя комфортно чувствует. А мы — немножко по-другому.
— Ты скучаешь по тому времени, которое вы прожили вместе?
— Хорошее было время, сумасшедшее, удивительно, как мы вообще остались в живых.
— Ты имеешь в виду в физическом плане?
— Да, в физическом, причем в общегосударственном.
— Работали, как я понимаю, за еду. Хоть на это-то хватало?
— Не об этом речь. Как-то жили: геркулесовая каша на воде и хлеб были всегда. И, главное, было пиво! Тогда очень хорошо работали пункты сбора стеклотары, мы сдавали пустые бутылки: и с трех сданных имели счастье — целую бутылку пива, и жизнь продолжалась дальше.
— Скажи, тогда легче писалось? Должен быть поэт голодный?
— Ну вообще на голодной желудок лучше работается, это точно. Еда, особенно ее переизбыток, не дает, а отнимает силы, и к еде надо относиться разумно. Необходимо себя знать и понимать, сколько тебе надо пищи и какой именно. Многие из нас грешат излишеством, а ведь это тоже из разряда грехов.
фото: Ольга Пономарёва
«Чревоугодие делает тебя больным»
— Ты соизмеряешь свою жизнь с понятиями греха? Ты верующий человек?
— Я не могу сказать, что я верующий человек. Но в вере и в этих заповедях человечеству рассказаны законы пребывания на этой земле, законы жизни. Рассказано, как надо поступать, чтобы твоя жизнь была гармоничной.
«Не пожелай чужой жены», «чревоугодие» — эти правила, они красивые и высказанные не глупыми людьми или человеком, или явлением под названием Бог, Иисус Христос, не важно. Это просто чистые знания, чистая энергия. Конечно, это твое дело — прислушиваешься ты к этому или нет, следуешь этому или не следуешь. Я в этих правилах не вижу никаких противоречий, они реально помогают мне, я не знаю, как себя после этого назвать: верующим или неверующим человеком.
— Какой смертный грех — твой? У меня вот, наверное, чревоугодие.
— Да, чревоугодие — это тебя делает прямо больным. И еще уныние. Уныние — это грех, значит, ты где-то недоработал, и у тебя возникла какая-то леность. Душа должна трудиться, и это на самом деле труд благостный, благодарный, чУдная инвестиция, которая будет тебя кормить долгие годы и выведет тебя на иной путь развития.
— Что тебе снится во сне?
— Ничего. Мне крайне редко снятся сны, и слава богу, значит, мозг отдыхает или я просыпаюсь не в той фазе сна.
— А в детстве что тебе снилось?
— Один и тот же сон повторялся: песчаный склон, и я кубарем по нему качусь вниз. Или еще золотой песок, такая дорога, как иногда показывают в американских фильмах: длинная, пыльная, уходящая куда-то в холмы. Только у меня не пыльная, а из мелкого золотого песка. А справа и слева — ярко-салатного цвета поля и впереди какая-то возвышающаяся сопка, и я с бешеной скоростью несусь по этой дороге. Вот такой сон…
— Сейчас не снится? Клевый был сон!
— Да, сейчас проваливаюсь, и все. Конечно, клевый! Почти ощущение полета, скорости. Сегодня не успеваю взлететь.
— Ты аполитична?
— Я ни черта не понимаю в политике. Это крайне сложно, я не владею информацией и могу только рефлексировать и какие-то свои эмоциональные выкладки делать очень поверхностные. Где она, эта правда? Каждый просто преследует свои интересы.
— Но какие-то политические взгляды влияют на твою географию гастролей?
— Мы едем к людям, у которых есть отклик на наше творчество. А политическая ситуация здесь ни при чем. Другое дело, если наше пребывание где-то небезопасно, в первую очередь для моих музыкантов, приходится делать выбор: ехать или не ехать.
«У женщины эрогенная зона — это головной мозг»
— Я понимаю, что это, наверное, болезненный для тебя вопрос, но все-таки: ты не думаешь о ребенке? Сегодня много технологий, можно было бы попробовать?
— Если бы это был мой путь, я бы, наверное, это сделала. Но я так думаю в качестве самоутешения. Мама у меня сейчас маленький ребенок, и если у меня появится еще кто-то, за кого я буду трястись и чувствовать ответственность, как за маму, я могу очень сузиться на этом, замкнуться, и какая-то часть человечества от этого потеряет. И если Господь Бог не дал или я сама не взяла, значит, так оно и должно быть, видимо, я для каких-то других целей.
Почему-то существует стереотип, что каждая особь женского пола должна на этой земле обязательно родить. Но это не совсем правильно, есть люди для других каких-то задач, и в этом нет никакого диссонанса. Опять же мы в вопросах деторождения как с едой — перебарщиваем. Этот процесс должен быть осознан и контролироваться общечеловеческой популяцией. Может быть, тогда бы не было проблем, геополитических войн, синтетических продуктов, очень сильной депрессии, когда люди страдают из-за огромной между собой конкуренции и им не хватает сфер деятельности.
Единственное, за что я ратую: дети должны рождаться желанными и жить в семьях, где их любят. Они должны быть выпестованы материнской и отцовской любовью, все другое плодит моральных уродов. Я жестоко, может, говорю, но это не лишено, мне кажется, смысла.
— Не жестоко. Давай ты покажешь мне дом?
Мы осматриваем площадку перед домом, Света проверяет на прочность покрытие корта, играя с волейбольном мячом, потом поднимаемся на третий этаж, где у певицы кабинет, совмещенный со студией. Широкий балкон, опоясывающий здание по всему периметру, имеет — мечта кошек и женщин-поэтов — выход на крышу.
— Все это построено за полтора года, — рассказывает Света, — мало есть таких сверхскоростных примеров, чтобы возвести два дома (второй гостевой), освоить участок, наладить все коммуникации. Чтобы все это организовать, надо иметь талант менеджмента.
— Сама строила?
— Была колоссальная поддержка организационная и финансовая моего близкого человека. Именно поэтому дом долго желанный, я об этом много лет мечтала, но у меня не было ни предпосылок финансовых, ни каких-то других возможностей. А когда они появились, все так стремительно сложилось! Это было легкое строительство, потрясающе приятные люди, начиная с архитектора Варвары Климовой и заканчивая разными рабочими. Я с домом очень органична, и еще — он хороший тренажер. Я пожадничала, мы сделали три этажа, и теперь хочешь не хочешь, а за день так набегаешься с первого на третий! Так что теперь я в прекрасной форме.
фото: Ольга Пономарёва
«Мама — самый главный человек, за которого я сейчас ответственна».
— У тебя личные отношения с тем человеком, который помогал организационно и финансово?
— Да, личные отношения, это близкий человек, которому я очень обязана и который в свое время очень выручил. И я понимаю, что это тот человек, к которому я очень долго шла, и сегодняшний период моей жизни случился закономерно.
— Это твоя половинка, семья?
— Да.
— Можно сказать, что в личной жизни ты счастлива?
— Есть над чем трудиться. Личная жизнь — это всегда очень тонкий инструмент, который каждый день надо настраивать, надо друг друга хорошо слышать, это такая школа…
— Что тебе не хватает, чтобы быть идеальной половинкой?
— Я бы хотела быть более внимательной, мудрой и терпимой.
— Ты больше любящая или больше любимая?
— Сложно сказать, наверное, so-so.
— Счастливая семейная жизнь, как правило, вредит творчеству, ведь нужен выплеск эмоций, нет?
— Можно спорить, а можно и подтвердить. Что касается меня, я уже вошла в ту фазу своего развития, когда тут уже ничего не повлияет: есть личная жизнь, нет ее, все в тебе. У женщины эрогенная зона — это головной мозг, так что все в твоих мыслях, в твоей голове, а не в теле. Главное, чтобы их не разрушали, не очень бесцеремонно вторгались и оставляли тебе личное пространство. Обязательно каждому человеку нужно оставлять личное пространство, не вторгаться в него и быть очень деликатным. И этому тоже каждый день учусь. Как завещал великий Ленин. (Смеется.)
— Я прям уже завидую твоей половинке! — тоже смеюсь я.
— Не завидуйте: я тиран и деспот, — качает головой Света.
— Тираны и деспоты, как правило, бывают интересными личностями.
— Да. Аркадий Райкин, например. По воспоминаниям его родственников, он был достаточно суровый в личной жизни человек, немногословный и немного замкнутый. Но очень важно в союзе с человеком — не суть: объявленном, не объявленном — быть на одной волне и стараться смотреть его глазами. Все время совершать прыжки со своей колокольни на другую, и если этой техникой овладеть, то меньше будет конфликтов, недосказанности, обид каких-то дурацких. Я тоже прыгаю.
Представляю себе, например, такую ситуацию, только пятью годами спустя или, допустим, как будто я с другой планеты, с Юпитера. Когда удается создать отстраненность, то ситуация, которая вот только что до дрожи вызывала глубокую досаду, становится видна с другого ракурса, и я начинаю улыбаться и думаю: «Какая ерунда!». Я стараюсь, чтобы оставалось в жизни только хорошее, только благодарность и никаких обид.
— Как ты думаешь, другие люди, с которыми ты была в близких отношениях, могут сейчас подтвердить твои слова?
— Я не знаю, это надо у них спросить. Та, прошлая я, и теперешняя — не то что две большие разницы, но все-таки я сегодняшняя — более усовершенствованный вариант. Наверное, я действительно доставляла хлопоты или какие-то неприятные эмоции.
Мы доливаем кипятка в остывший чай. Тискаем на пару Мишку — сиамского красавца-кота, который, как рассказывает Света, каждое утро приходит к ней со специальными «мявами» — желает таким образом доброго дня. А сейчас принимает наши ласки с ленивой самодостаточной небрежностью.
— Слушай, — говорю, — мне так у тебя нравится: и дом твой, пахнущий деревом, с узкой винтовой лестницей и широким балконом, плавно переходящим в крышу, и твой кот, и еда, и чай, и ты сама — я, пожалуй, у тебя останусь.
— Оставайся, — тут же соглашается Света, как будто совсем не удивившись моему предложению, — комнат в доме много!
«Как, собственно, и закоулков к твоей душе…» — задумчиво киваю я. А она улыбается своей светлой фирменной улыбочкой.
