Зачем ломать стулья?
Всегда внимательно читаю статьи Ильи Бараникаса, талантливого и яркого журналиста. С чем-то, понятно, соглашаюсь, с чем-то нет. Никогда прежде у меня не возникало желания вступить с ним в публичную переписку. Но после его публицистического высказывания по поводу того, что не всякое историческое наследие заслуживает сохранения («Отречемся от глупых традиций: что нам пора выбросить на помойку», «МК», 13 октября 2017 г.) решил не сдерживать свой полемический пыл. Хотя бы потому, что И.Бараникас, рассматривая темы в высшей степени сложные, делает слишком упрощенные выводы. И в данном случае простота хуже воровства. Тем более когда речь идет о национальном вопросе, о который сломало зубы не одно поколение ученых и практических политиков как в России, так и за ее пределами. И который мучает человечество по сей день.
Как всякий советский еврей, чувствующий себя совершенно русским, я был уверен, что знаменитый «пятый пункт» анкет в СССР был нужен только для того, чтобы выявить представителей нашей неблагонадежной национальности. Наверное, так же думали дети всех репрессированных народов — вайнахи, карачаевцы, балкарцы, калмыки… Но далеко не все, кто жил в нашей стране в послереволюционное время, хотели быть лишенными национальности абстрактными «советскими гражданами». Грузины хотели быть грузинами, абхазы — абхазами, эстонцы — эстонцами, узбеки — узбеками, а таджики — таджиками. Они не хотели растворяться в этническом котле с другими народами, с которыми исторически было немало конфликтов и противоречий, национальных и конфессиональных.
И дело тут не только и не столько в национально-территориальном делении советского государства. Несмотря на марксистско-ленинское учение, национальное единство не хотело уступать социальному. Для того чтобы реализовать идеи пролетарского интернационализма на практике, нужны были рабочие разных национальностей. Буржуазные принципы равенства — все люди равны перед законом и обладают равными правами, — которые были взяты на вооружение большевиками, разбивались о биологическое несходство и национальные различия. Если бы в Финляндии, которую упоминает И.Бараникас, никто не обращал бы внимания на различия между финнами и шведами, число которых составляет около семи процентов граждан этой страны, то там не было бы вывесок на двух языках, не выходили бы шведские газеты, не было шведского театра, наконец, детей не обучали бы шведскому языку в школах. И тема эта не отслеживалась бы в соседней Швеции. Когда вы приезжаете в Страсбург, то и тут — на территории Франции, где французский язык залог единства нации, единственный государственный язык, — вы видите двуязычные вывески, а в школах изучают эльзасский диалект.
Чем более властно влияла на социально-экономическое развитие нашей планеты глобализация, тем сильнее обострялся национальный вопрос — в качестве примера можно привести Бельгию, а можно и Македонию. В период радикальных исторических поворотов принадлежность к тому или иному этносу кажется спасительной — она понятнее, чем любые идеологические или квазигосударственные конструкции. Это было очевидно после распада СССР или Югославии.
Культура, язык, нравы и обычаи, а в каких-то случаях и конфессиональная принадлежность оказываются спасательным кругом в бурном океане радикально меняющегося бытия, к которому никто не успел по-настоящему приготовиться. «Голос крови» — что может быть проще для выживания? Все постсоветские страны, кроме многонациональной России, по существу, стали строить мононациональные государства. Даже в ущерб собственным интересам. Много раз повторял, что наличие двух основных этносов на Украине — украинского и русского — это ее богатство, а не проблема, которая мешает становлению новой государственности. И это лишь один наиболее очевидный пример.
Для России сохранение русского языка за пределами государственных границ — вопрос не столько политики, сколько существования в истории. И никакого «фантомного бреда» в идее «русского мира» нет. Так же, как и нет «фантомного бреда» в политике франкофонии. Вряд ли французы считают «соотечественниками» жителей Республики Конго, но, безусловно, немало способствуют тому, чтобы кроме языков китуба (конго) и лингала в стране бытовал французский. Резкий уход от русского языка для многих постсоветских государств попросту невыгоден. И потому, что Россия по-прежнему является огромным рынком, требующим привлечения трудовых ресурсов. И потому, что на национальных языках нет переводов многих необходимых книг, представляющих не только мировую художественную литературу, но и важнейшие научные и образовательные труды.
Когда И.Бараникас пишет о российском повальном пьянстве или непрерывном мордобое, не говоря уже о домашнем насилии, то мне кажется, что он по-прежнему находится под впечатлением от толстовской «Власти тьмы» или прозы А.П.Чехова. Разумеется, все еще кто-то пьет, кто-то дерется и пытается утешить свое мужское самолюбие с помощью рукоприкладства — но уверен, за последние десятилетия все эти тенденции явно пошли на убыль. Приходится слишком много работать, чтобы поддерживать достойный уровень жизни. А кроме того, появилось множество новых предложений, сформировавших стиль жизни.
Коррупция мне не нравится так же, как И.Бараникасу, хотя она существует не только в России, и избавиться от нее трудно как в Италии, так и в Корее. Но насчет «бестактного гостеприимства» готов поспорить. Гостеприимство — оно и есть гостеприимство. Разумеется, я читал басню И.Крылова, но можно ведь не ходить в гости к тому, с кем не хочешь разделить застолье. Что, собственно, и решил сделать деликатный Фока, замученный хлебосольством Демьяна. И какой бы вывод сделал И.Бараникас, если бы стали считать кусочки сахара, которыми он решил бы подсластить кофе? Или он избегает «сладкой смерти»?
Застолье — украшение дружбы. К тому же оно способно расширить дружеский круг.
В России есть еще одна важная традиция. Здесь привыкли верить печатному слову. Поэтому к нему стоит относиться серьезнее.
