В спектакле Крымова нет агрессии
Премьерному спектаклю Дмитрия Крымова «Безприданница» не хватает междометия «ой!». Как в его предыдущей работе «Ой, поздняя любовь». Именно оно как нельзя лучше передает неожиданность решения спектакля режиссером: драматические события пьесы Александра Островского (которая в 1878 году провалилась на премьерах и в Москве, и в Питере) разворачиваются во время футбольного матча.
Спектакль Крымова «Безприданница» через «з». Фото: Н. Чебан
Футбол бесцеремонно и яростно врывается в жизнь волжского городка огромным экранным изображением и заканчивается на вполне себе патриотическом подъеме: Россия вышла в финал чемпионата Европы, потный Аршавин бежит на фоне трибун. А в это время Лариса Огудалова валяется в сторонке от экранной победы с простреленным животом, истекая бутафорской кровью.
«А Ларчик просто открывался», — скажет не без печали о себе же героиня (Мария Смольникова) задолго до известного убийственного финала своему долговязому, точно на журавлиных ногах, жениху Карандышеву (Максим Маминов). Лариса Дмитриевна — Лариса — Ларчик.
«Безприданница» у Крымова пишется через «з», как это изначально в XIX веке было у Островского. Но это не обещает аутентичности в постановке века XXI. Крымов — веселый обманщик, насмешник, в стебе которого отыщется много чего — видео, цирковых трюков, клоунады, гротеска. Нет только главной приметы нашего времени — агрессии, энергичной и самоуверенной.
Напротив, в его версии все как-то нелепо, неустроенно, невпопад и пребывает в сценическом хаосе, который на самом деле продуман до мелочей. Нелепы богатые вроде Мокия Парменыча Кнурова (Константин Муханов) — он ходит, заваливаясь назад. У сердцееда Паратова (Евгений Старцев) усики, как бывает у карточных шулеров, отклеились. Мать Ларисы Харита Игнатьевна (Сергей Мелконян) отрывается в шлягере «I will survive», а ее дочь поет только под фонограмму. Герои ходят по экрану — набережная Волги — и тут же материализуются живехонькие, чтобы погубить свою и чужую жизнь при помощи текста классика и импровизаций с ним.
Весь этот странный набор, который, кажется, имеет весьма условное отношение к Островскому (особенно футбол), удивительным образом гармонизирован и сведен к существу произведения. Вдруг обрывается одежда, густо развешанная на крючках по стене, — символ оборвавшейся жизни. Режиссерские смыслы вырастают из пьесы Островского как послесловие к известному, пережитому, неоднократно перепетому на экране и сцене сюжету. Как авторский комментарий с уморительным дуракавалянием, которое оборвется вдруг мощной трагической нотой; и сомнений в ее болезненной подлинности не возникнет ни на минуту. Оборвется жизнь, как одежда, густо развешанная по стене, — ой! Бесприданница: вот она была — и нет ее. Победный свисток, зафиксировавший победу российской сборной на международной арене… А женщина лежит с простреленным животом, истекая кровью.
